Едва ли можно было заметить или услышать, как открылась дверь. Он всегда был словно тень – бесшумная, следующая за мной всюду.
Он повзрослел. Сильно. Стал привлекательным мужчиной, что бы я там ни говорил, чтобы подколоть его.
Теперь нас разделяло десятилетие. Десять лет. Мне трудно даже представить в полной мере столь огромный промежуток времени. Мне всё так же пятнадцать, я провёл в Бездне не более нескольких часов. Точнее, так казалось.
Десять лет… Десять лет, за которые он не только вытянулся в росте, а за которые стал более зрелым. И я не знал, как на это реагировать. Когда тебе пятнадцать, кажется, что впереди ещё столько времени, чтобы понять себя и свои чувства. А сейчас это время неожиданно испарилось, словно бы и не было.
А у Гила были эти десять лет одиночества, мыслей, понимания, осознания. Десять лет, чтобы понять, кем мы были друг для друга, кем могли бы стать, если бы всё так трагично не оборвалось.
Я отстранённо наблюдаю за тем, как он останавливается напротив кровати, на которой я лежу, как изучающе смотрит, как всегда прищурившись и слегка нахмурившись.
Сейчас кажется глупым, что я не увидел Гилберта в Рэйвене с первого взгляда. Даже слово «сходство» здесь слишком неуместно – это был один и тот же человек. Абсолютно не изменившийся для меня. Или же мне лишь предстоит познать эти изменения.
Он видит, что я не сплю и привычно смело и тепло смотрю на него. Зато внутри буря, скрытая небрежной маской безразличия и спокойствия. Я смотрю и гадаю – что же он будет делать? – пока он, точно приняв какое-то непомерно тяжёлое решение, не начинает двигаться.
Сначала – запонки, беззвучно отправленные на прикроватный столик, затем – уже намного увереннее, когда первый шаг сделан, одежда грациозно снимается и складывается на обтянутое замшей кресло.
Я, затаив дыхание, смотрю. Изучаю. И отлично понимаю, что последует.
И не боюсь мгновенно захватывающих в стальной жаркий плен рук. Не боюсь хриплого шёпота в темноте, за которым следует ласковый укус в шею. Этого – уже – было слишком. Слишком много, слишком горячо, слишком сильно. И почему-то я не могу думать о чём-то другом, кроме того, что только он мог подарить такую ласку первой – беззлобную, болезненно-сладкую, укоряющую.
- Десять… ёбаных… лет…
Мои губы невольно растягиваются в улыбке. Да, мальчик мой. Ты очень долго ждал. Как верный пёс, как истинный слуга, как единственный друг.
Мои руки впервые зарываются в его волосы, а мне кажется, что только этого я и ждал всю мою жизнь – узнать, как пряно пахнут курчавые вихры моего любимого слуги, какие они на ощупь, каково это – властно оттягивать их назад, чтобы заглянуть в отливающие в темноте сочным золотом и похотью глаза.
- Невыносимо…
Гил выдыхает это с надрывом, с болью, со страданием, которого мне никогда не понять и не разделить.
Знаю, что больно, милый, я вижу это. Давай, расскажи мне, раздели это со мной.
- Так… ждал…
Его руки уже не помнят, как это – быть нежными и галантными. Его не заботит моя разорванная по швам ночная одежда.
Он берёт меня. Жадно-страстно, сладко-больно, жестоко-нежно. Так, словно сотни раз делал это в своих мыслях, и наизусть знал меня.
В пятнадцать лет, по сути, не так уж много надо подростку, никогда не знавшему чужого тела. Мне было достаточно нескольких прикосновений, скорости, восполняющей боль, и мимолётной ласки моего мужчины, чтобы кончить.
И мне было более, чем достаточно сдержанного стона облегчения, заботливого поцелуя в висок и тёплых рук, которые – я знаю – всегда защитят меня от всего, чтобы крепко заснуть, поджав ноги и засопев в сгиб его локтя.
А утром – уязвлённые взгляды молчаливой и подавленной Алисы, понимание того, что нормально сесть я смогу ещё не скоро, и – он. Привычный, домашний, надёжный и – теперь я абсолютно уверен – любимый. Мой Гил.
-
-
16.08.2012 в 16:07-
-
16.08.2012 в 17:36